Алексей Мякишев. Из серии «Паломники», 1998

Любая фотография — документ. Когда она возникла, это сразу стало очевидным. Фотограф просто брал форматную камеру, ставил на штатив и фиксировал кадр для определённых целей. Но при этом вдруг оказывалось, что снимок запечатлел и что‑то другое: то, что при съёмке никто не видел.

Это в фотографии осталось. Например, манипулировать видео намного проще, видеомонтаж — великая вещь. В фотографии это сложнее: есть такие нюансы, которые вроде скрыты, а оказывается, нет. Убрали часы на фотографии Патриарха, а отражение их выдало. Это свойство человеческого восприятия: движущуюся картинку мы не воспринимаем как документ, а статичную — да. Фотография сама по себе документ, который можно анализировать, извлекать из него знания.

Когда появилась «цифра», фотография, фотожурналистика вдруг стали трансформироваться — уходить в сторону искусства. Появились возможности обработки снимков. Сейчас так много фотографий, что порой ты не можешь отличить — кто это, что за автор? Сделать технически качественный снимок стало просто, и все поняли, что нужны новые средства — для выражения своего «я». Сейчас важнее, чтобы у автора был свой визуальный язык. Кто‑то добивается этого техническими средствами, например, делает удивительный фильтр, который никто не повторит — это имеет право быть. Но, с другой стороны, так ты трансформируешь пространство, в чём‑то его искажаешь.

Документальная фотография ушла от бесстрастности. Сейчас больший интерес вызывает личное переживание автора: когда он высказывает своё отношение к миру, прочувствованную оценку ситуации. Это как раз очень близко к искусству. Фотографии — это мои личные переживания, я это всё перемалываю, как мельница, и в результате получаются картинки. Очень важно насколько автор вложил себя в ту или иную фотографию. Если он просто пришёл на событие, то получается стандартная работа фотожурналиста. А вот если он вложил что‑то большее, тогда фотография переходит в другой разряд. Но так можно приблизиться к объективности, а можно от неё уйти. И это уже личное дело каждого.

Алексей Мякишев. Из серии «Вятка», 1996

Искренность в фотографии всегда видно. Когда я снимаю, я честен перед собой. На мой взгляд, фотография, которой я занимаюсь, максимально честна и с точки зрения этических рамок и рамок общественной морали. Я через них не перешагиваю. Но на этапе итогового отбора ты выстраиваешь историю и всё равно её немного переделываешь, подстраиваешь под свою идею. Что‑то в этот рассказ подходит, что‑то — нет. Отбор — одна из самых важных вещей: ты можешь всё перевернуть с ног на голову, наврать. А можешь, наоборот, быть максимально честным перед людьми и перед собой. Я не обманываю ни себя, ни зрителя. Я не занимаюсь фотомонтажами, постановкой, игрой. Хотя, конечно, я — это я. Я пропускаю ситуацию через себя, и это получается в чём‑то моя личная история. И тут важно, чтобы реальность не искажалась кардинально.

Алексей Мякишев. Из серии «Колодозеро», 2012

Да, мир вроде бы изменился и критерии поменялись. Сейчас за небо Бальтерманца не убьют, но если ты вмонтируешь фигуру или птичку, клонируешь дым, то это уже неправда. И фотожурналист всё‑таки так не должен поступать. Если ты «шириком» снял трубу так, что она стала выглядеть большой — это просто фотография, снятая «шириком». А если ты ещё одну трубу нарисовал с помощью фотошопа, это уже манипуляция. Художник может не писать те же провода на улице, но фотограф не может их замазать. Ему сложнее: он должен их как‑то обойти, скадрировать. И каждый сам для себя устанавливает некий баланс: что и как он выбирает для кадра.

Энергия равномерно по миру разлита, это нужно увидеть и оказаться в нужном месте в нужное время. И всё!

Я никогда не знаю, что меня ждёт на съёмке: полный провал или невероятная удача. Но это откроется только по мере общения с людьми, в процессе поиска сюжетов. У меня никогда нет чёткой задачи — снять то или это. Для меня очень важна импровизация. Это намного интереснее, чем когда ты что‑то придумал заранее. Это такой драйв — ты как будто плывёшь по течению: заплыл в одну бухточку, в другую. У тебя набрался реальный, не срежиссированный материал — и потом уже из него формируешь некую тему. Она сама по себе начинает выкристализовываться, когда смотришь негативы — это бесконечный процесс. Но хотя это всё максимально документально, тут всё равно присутствует моё «я». Никому не интересно смотреть голое документальное отображение, а интересно, когда твой внутренний свет, твои ощущения передаются на фотографии. И зрители сразу видят эту фишку, этот стержень в снимке.

Алексей Мякишев. Из серии «Колодозеро», 2012

Фотография — интереснейшая вещь. Она и объективная, и субъективная, и документальная, и нет. Там много чего. Для меня важнее всего в ней ее «фотографичность»: в этом её главная ценность. Это уникальность зафиксированного тобой момента: он не повторится никогда. Это некий срез времени. Я понимаю, что если я приду на следующий год в то же место, сниму тот же сюжет, он не будет таким же, потому что все изменилось. Когда люди концептуально подходят к фотографии, то начинают сознательно менять реальность и эту ценность теряют. Они используют фото как технологию для своих идей, как инструмент. Мне же не хочется придумывать, мне хочется брать из жизни то, что она даёт. Энергия равномерно по миру разлита, это нужно увидеть и оказаться в нужном месте в нужное время. И всё! И ты понимаешь, что ты обрёл некое чудо. Чудо формы, чудо содержания. Зачем придумывать? Оно всё уже придумано.

В 1993 году, когда я начал ходить в Великорецкий крестный ход, всё было не так, как сейчас. Не было для паломников камер хранения, которые везет большая машина, пунктов питания, солдатских палаток и прочих благ. Не было еще восстановленной гороховской церкви и памятника Николаю Чудотворцу. А было не больше ста бабушек в белых платочках с котомками за спиной, которые всю дорогу пели песни, прославляя святого Николая. И представить, что через пятнадцать лет пойдет уже несколько тысяч человек, было сложно.

Но жизнь меняется, и время течет неумолимо.

Начало. Жители Кирова провожают крестный ход. Великорецкий крестный ход - один из крупнейших ежегодных крестных ходов в России. Проходит с почитаемой Великорецкой чудотворной иконой Николая Чудотворца

Старый мост через Вятку. Маршрут хода традиционен: Киров - село Великорецкое, Юрьянский район Кировской области - Киров. Протяженность - 150 км

Еще в селе Загарье погода для уже многотысячного Крестного хода внесла свои коррективы. Дороги, и без того плохие, стали еще хуже. Грязь и слякоть добавили испытаний.

После Монастырского моя любимая дорога до Горохово превратилась в месиво грязи. А маленький ручей стал полноводной рекой. Мост смыло, но идти надо. Один из крепких мужичков залез в ледяную воду и восстановил шаткую переправу. Многотысячная людская масса скопилась у переправы. Но, что удивительно, никто не роптал, все просто терпеливо ждали своей очереди.

Я сделал несколько снимков и продолжил путь. Такого я не видел за много лет. Моя камера фиксировала подвиг паломников.

На привале

Во дворе Гороховской церкви традиционно варят для паломников кашу в огромных котлах

Этой девочке очень хотелось помогать взрослым

И уже в Москве, проявив пленки и посмотрев снимки, я еще раз убедился, насколько полон наш народ живой верой…

Последний привал перед Великорецким. На этом месте раньше стоял дом

Приближаясь к Великорецкому…

Фото Алексея Мякишева

Алексей говорил, а я старалась его не перебивать. Думаю, что и читателям важно прислушаться к его неторопливому рассказу, не отвлекаясь на мои вопросы. Я предложила начать с самого начала. Алексей согласился. Получился рассказ от первого лица.

Текст: Наталья Ударцева; фото: Алексей Мякишев.

Кировская обл. Грехово, 2011

«Вятка никогда не оставалась без ярких фотографов-художников. Сергей Лобовиков. В советские годы — Михаил Перевощиков, Николай Зыков, в 90-е — Владимир Покрышкин, Алексей Мякишев, Евгений Самарин. Все они делали восхитительные репортажные фото, а в них передавали все своеобразие своей глубинки. Грустно, что этим именам не придается должного значения.

В работах вятских фотографов больше художественности, чем, например, в фотографиях москвичей. В московском фото чувствуется подражание западному стилю, широко используется компьютеризация. В вятской фотографии больше искренности, живости, причастности к природе. В данном случае определенная художественная неграмотность стала плюсом, своеобразным стилем.»

Из интернет-интервью с фотографом Сергеем Исаковым (живет в Париже).

НАЧАЛО

Родился и вырос я в СССР — получается, что я фотограф из Советского Союза. Когда взял впервые в руки камеру, то не думал, что фотография станет моей профессией и будет так много для меня значить. Я жил в Вятке, занимался в фотокружке, и мой преподаватель Владимир Александрович Лимонов меня как-то сразу приметил и выделил из группы учеников.

Первую мою камеру — «Зенит-11» — я получил в подарок. Я сирота, меня воспитывали бабушка и дедушка. Жили мы довольно бедно, денег всегда не хватало, но бабушка, увидев, что я увлекся фотографией и мечтаю о настоящем фотоаппарате, решила подарить мне его на мой день рождения. «Зенит-11» стоял на полке в магазине, и я каждый день туда забегал, чтобы на него полюбоваться. И вот настал долгожданный день, мы с бабушкой отправились в Центральный универмаг его покупать. Бабушка дала мне 200 рублей — по тем временам очень большие деньги! — и сказала: «Иди, купи себе фотоаппарат».

Он был такой красивый в кожаном чехле. Я выбрал к нему объектив «Гелиос», и у меня осталось еще 60 рублей. И я купил на них длиннофокусный объектив 135 мм.

Когда я, нагруженный покупками, встретился с бабушкой и похвастал, что купил еще и «телевик», бабушка сначала расстроилась (она надеялась, что я принесу сдачу), а потом обратила все в шутку. Она была мудрой женщиной и понимала, что инвестирует в мое будущее.

Карелия, Колодозеро, 2012

Карелия, Колодозеро, 2012

Очень скоро мои лучшие фотографии попали на выставку в городском Дворце пионеров. Наш районный фотокружок развился и перерос в детскую фотостудию «Мир», куда приходили заниматься дети со всего города. Мой преподаватель взял меня в студию, я участвовал в разных выставках и конкурсах, занимал призовые места, получал грамоты. Однажды за первое место я получил в подарок фотоувеличитель. Постепенно фотография занимала все большее место в моей жизни и становилась моим главным занятием. Все свободное время я отдавал фотографии: снимал, печатал, дарил снимки своим сверстникам.

Все это вызывало уважение и авторитет среди одноклассников. Мне нравилось бродить по городу с камерой, фотографировать своих школьных товарищей, дедушку и бабушку. Мне нравилось наблюдать за солнечным светом, за тем, что происходило в городе. Я видел мир через свой «Зенит-11»…

Однажды, когда я еще учился в школе и проходил практику токарем на заводе, к нам приезжал фотограф из ТАСС. Я не помню его фамилии, но хорошо помню, что у него было два «Никона». Он был для меня человеком с небес! Я ему сказал, что тоже буду фотографом, он объяснил, что это тяжелая профессия, приходится много ездить. А я подумал: какая у него интересная работа, можно всюду ездить и снимать.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ

В 1987 году состоялся американский проект «Один день из жизни Советского Союза». В проекте приняли участие 40 американских фотографов, 10 европейских и 30 — из СССР. Все фотографы разъехались в разные уголки страны и должны были снимать одновременно, что происходит на местах. А еще они должны были выбрать в своих регионах одного юного фотографа и отдать ему мыльницу Kodak с пленкой на 24 кадра, чтобы тот отснял ее и передал в оргкомитет проекта для раздела выставки «СССР глазами юных фотокорреспондентов».

К нам в Вятку приехал Виктор Великжанин. Меня вызвали с уроков, и директор городского Дворца пионеров торжественно вручил мне мыльницу с 24 кадрами вместе со списком, что я должен снять, и напутствовал: «Иди и сними!». В списке были Вечный огонь, вид на Вятку и еще огромное количество разных объектов. Я снял Вечный огонь и еще что-то, вспомнил, что у меня всего 24 кадра, отбился от сопровождающих и пошел по городу один. Сфотографировал пионеров, которые собирали металлолом (я снял их на крыше старого разобранного «Запорожца»).

Поснимал еще что-то, и тут за мной прислали черную «Волгу» из администрации Вятки. Меня посадили в машину и отвезли на другой край города, чтобы я снял детский ансамбль «Дымка». Ансамбль уже был готов к съемке, я сделал один-два кадра, и меня отвезли домой. Я хотел снять своего деда, ветерана войны. Дед не очень хотел сниматься, но я его уговорил надеть медали. Сделал портрет деда и свой автопортрет на последний кадр и отдал пленку организаторам. История имела продолжение.

Кировская обл, Юбилейный, 2012

Кировская обл, Белое, 1995

Через какое-то время мне пришло письмо из Национального географического общества США. Письмо было на русском языке, в нем говорилось, что мне посылают мои слайды и просят сделать к ним подписи и дать согласие на публикацию в детском выпуске National Geographic. Я показал письмо своему преподавателю фотографии — и тут такой кипеш поднялся! Были еще времена СССР, железный занавес, тотальная слежка КГБ. Американцы прислали еще почтовый купон на обратное письмо. Выбрали они две фотографии из всей моей съемки: пионеров на крыше «Запорожца» и детский ансамбль «Дымка».

Мне помогли составить ответ. Подписи получились весьма патриотические, в духе советской идеологии, и очень длинные — по странице на каждый слайд. Автор — Алексей Николаевич Мякишев. Американцы так и подписали мои фотографии: под одной стояло Алексей Николаевич, под другой: Алексей Николаевич Мякишев. Через некоторое время мне прислали несколько экземпляров журнала с моими фотографиями, правда, до меня дошел только один, я его до сих пор его храню, а еще через какое-то время — гонорар на 178 долларов, который я так и не смог получить.

Мне было 15 лет, и я не знал, как получить деньги, которые прислали американцы. Все советовали забыть, вставить чек в рамочку и повесить на стену. Но по тем временам это были большие деньги, и я начал выяснять, как их можно получить. Мне помог Саша Федоров, который учился в МГИМО и знал много языков. Он помог положить эти деньги через Всесоюзное агентство по авторским правам (ВААП) на счет Внешэкономбанка.

После школы меня призвали в армию. Служил на Камчатке в космических войсках радиотелеграфистом на станции контрольно-измерительного комплекса. Жутко скучал по фотокамере, мне все время хотелось снимать. Потом на станции нашлись старенький «ФЭД» со сбитым фокусом и фотоувеличитель. Я начал снимать. Делал все втайне, незаметно снимал и по ночам печатал фотографии своим сослуживцам. Там же, в армии, решил, что после демобилизации стану фотографом.

Когда возвращался из армии, то ехал через Москву и попытался получить «американские» деньги. К Внешэкономбанку стояла огромная очередь.

А еще до армии приезжал какой-то австриец, он купил у меня несколько фотографий за двести австрийских шиллингов. Эти шиллинги пришлось отдать за то, чтобы обойти огромную очередь в банке. Когда меня за двести шиллингов провели в банк, оказалось, что счет мой закрыт и, чтобы получить деньги, мне нужно привезти справку из ВААП. Я помчался в ВААП, взял справку, успел до закрытия банка и получил наконец деньги, но не доллары, а немецкие марки, на которые смог купить японский фотоаппарат «Минольта S300». Вернулся в Вятку гордый, с хорошей камерой.

Карелия, Колодозеро, 2011

Карелия, Колодозеро, 2011

НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Вернулся из армии в новую реальность: после стольких лет социализма вдруг открылась свобода без границ. Друг посоветовал обратиться в новую газету «Выбор». Меня взяли вторым штатным фотографом. Первый фотограф был в возрасте, и нужен был молодой, который будет бегать. Ну, я и бегал. Днем снимал, ночью печатал фотографии для газеты. Утром приносил отпечатки в редакцию, и они шли в газету. Цифровых технологий еще и в помине не было.

И стал много снимать. Вообще, я был настолько увлечен фотографией и вовлечен в нее, что ничего другого не видел и не слышал.

Мне нравилась такая жизнь. Я получал приличную зарплату и занимался любимым делом. В городе было много фотографов, среди них и такие крутые, что я думал: мне добраться до них — как до небес прыгнуть. До сих пор живет в городе Сережа Скляров, чьи снимки меня вдохновляли и подпитывали мой визуальный голод. Мне хотелось учиться, смотреть работы классиков и современников. Но Интернета не было, а были у меня два фотоальбома — Александра Родченко и Анатолия Скурихина. Вот их я и перелистывал без конца. Сначала я работал в «Выборе», а в 1995 года перешел в независимую газету «Вятский наблюдатель».

Меня туда пригласил главный редактор. В газете у меня была лаборатория на 11-м этаже в бывшем туалете. Там я печатал свои первые выставочные фотографии. Снимал много для газеты, и еще много снимал для себя того, что отличалось от газетной съемки. Печатал фотографии размером 20×30 в свое первое портфолио. Я до их пор храню эти отпечатки и смотрю на них как на то, что было в другой жизни.

Карелия, Колодозеро, 2012

Карелия, Колодозеро, 2011

ИЛЛЮЗИЯ НЕРЕАЛЬНОСТИ

В Вятке в середине 90-х шла бурная культурная жизнь: поэты, музыканты, художники, фотографы вдруг откуда-то взялись и стали себя показывать и реализовывать. Я тоже варился в этой культурной среде, дружил со многими художниками и музыкантами. Много смотрел фотоальбомов и альбомов по искусству в городской библиотеке, утолял свой визуальный голод и занимался самообразованием. Меня интересовало все: свет, цвет, сюжет, композиция живописных произведений. Я впитывал это и думал, как применить в фотографии. Особенно меня поразил импрессионист Эдгар Дега с его свободной композицией и фотографичностью.

Впечатления от живописи и увлечение живописностью привели меня в 1994-м к пикториальной фотографии. Я познакомился с работами Георгия Колосова и Анатолия Ерина, смотрел их работы в журнале «Советское фото» и «Чешское фоторевю». Мне захотелось уйти от документальности в иллюзию нереальности. Я начал использовать какие-то эффектные фильтры, потом сам сделал монокль из старого «Гелиоса», стал с ним экспериментировать и снимать цвет. Это был период ухода в свой мир, я ушел в него с головой — и пришел к кризису.

Друзья-фотографы были рядом — Сережа Михеев и Паша Смертин. Паша работал в газете «Вятский край», я — в «Вятском наблюдателе», а Сережа — в коммунистической «Кировской правде». И мы постоянно встречались, показывали друг другу фотографии. Мы обычно собирались в фотолаборатории у Сережи Михеева, туда же приходили фотографы из других изданий, мы общались, спорили, обменивались опытом, обсуждали технические новинки. Рядом была студия известного и колоритного вятского фотографа Леонида Шишкина. Он показывал старые фотографии Вятки 30-х годов.

Такая насыщенная жизнь подпитывала и давала почву для дальнейшей работы и творческих экспериментов. Мое увлечение моноклем было недолгим. Я точно помню этот момент. К нам в город приехал Ханс Путнис, немецкий издатель альбома фотохудожника Сергея Лобовикова. Приехал вместе со своими студентами. Приехала с ними и фотограф Аннет Фрик, с которой мы позже сделали совместный проект. Я показал Хансу свои снимки, сделанные моноклем. Он объяснил, что это не совсем фотографии, и подарил мне альбом Картье-Брессона.

Я тут же заразился фотографией Брессона, подумал: вот она — настоящая фотография! Забросил монокль и начал снимать жизнь. Ханс приезжал еще несколько раз и смотрел, как я меняюсь. Я ведь до этого не видел работ зарубежных фотографов. Мне просто было интересно для себя что-то новое и неожиданное открывать. Делать визуальные открытия. С альбома Картье-Брессона началась моя новая фотографическая жизнь. Я начал активно снимать для себя — отличное от того, что я снимал для газеты, и потихонечку пополнять свое портфолио.

В середине 90-х годов появился доступ в Интернет, появился фестиваль «Интерфото», основанный Люшином Перкинсом. Я побывал на втором фестивале, познакомился с Владимиром Семиным и Александром Лапиным, походил на семинары и встречи с зарубежными фотографами. Понял, что фотография гораздо больше, шире, глубже, чем я себе представлял. Я стал активно снимать в Вятке, сам искал темы, не ждал задания от редакции, а искал темы и снимал в разных местах. Занял призовое место в конкурсе «Пресс Фото России».

Вятка, 1996

Кировская обл, Социалистический, 1997

ПЕРИОД НАКОПЛЕНИЯ И ОСМЫСЛЕНИЯ

В 1998 наступил дефолт, начался кризис. Мои друзья Паша Смертин и Сережа Михеев уехали в Москву. В 1999 году и я перебрался в столицу и начал работать в «Коммерсанте». 1999-2006 годы стали в моем творчестве периодом накопления и осмысления. Я не хотел идти в штат «Коммерсанта», работал по договору. «Коммерсантъ» — хорошая профессиональная школа репортерства, но это конвейер, фабрика, беготня. С 2001 года я начал сотрудничать с финской газетой «Хельсинки саномат» (Helsingin Sanomat). Мне нравилось с ней работать: много было командировок, задания были интересные, и платили получше.

В «Коммерсанте» сразу почувствовали, что я не полностью отдаюсь работе. В 2005 году я начал сотрудничать с русским Newsweek и стал еще больше ездить по России. Было интересно и комфортно работать в Newsweek. Я был на Сахалине, в Сибири, на Кавказе, я был практически во всех городах европейской части России. От Newsweek я был в зарубежных командировках и снимал грузинско-осетинский конфликт в 2008 году. Журналистская работа отнимала все силы и время и не оставляла сил на свои проекты.

ДРУГОЙ УРОВЕНЬ

В 2008 году я перелопатил весь свой пленочный архив и отсканировал те фотографии, которые были мне важны. Я понял, что я раньше двигался правильно, но чаще интуитивно. Я понял, что фотография безгранична. Те фотографии, которые мне тогда нравились, частично ушли из портфолио, некоторые показались наивными, какие-то я оставил.

Не факт, что я, через какое-то время снова вернувшись к своему архиву, не поменяю точку зрения. Но что удивительно: те фотографии, за которыми что-то есть, — они начинают жить сами по себе. Независимо от тебя. Они как голуби: ты их выпустил — и они полетели, и живут в своем мире. Когда ты к ним возвращаешься, то понимаешь, что это что-то более или менее настоящее.

Кировская обл, Каринка, 1994

Мне всегда интересна в фотографии некая недосказанность. Это когда ты смотришь на фотографию, она, вроде бы, простая и понятная, а ты не можешь от нее оторваться, что-то в ней есть такое, что тебя не отпускает. Какая-то загадка. Когда фотография слишком очевидна, она не дает почву для фантазии, домысливания и размышления. Эта неочевидность для меня главное и не дает мне покоя с тех пор, как я впервые взял камеру в руки. Тебя что-то цепляет, ты снимаешь, стараясь это передать, но не факт, что именно так все и получится на снимке.

Мистика, магия фотографии меня очень привлекает. Часто бывает так, что снимаешь на драйве, а потом проявляешь пленку и удивляешься: неужели это я снял? Когда я выхожу на съемку, то настраиваюсь на нее. В этот момент голова у меня чистая, для меня ничего не существует в мире, кроме меня, моей камеры и того, что я снимаю. Это похоже на транс. Какое-то особое состояние.

— Но когда ты снимаешь людей, ты с ними общаешься? Ладно, во время крестного хода ты мог наблюдать, подглядывать и незаметно снимать. Но в твоих проектах «Вятка», «Колодозеро» ты явно вступаешь в контакт со своими героями. Скажи, а эти проекты — они бесконечные?

— Похоже на то. Каждый год я стараюсь выбраться в Вятку на съемку. Я очень люблю наш край, российскую провинцию. Если взять мою родную Кировскую область, то там столько интересного и еще неснятого, что это — копать, копать и копать. А если взять всю Россию целиком?..

— Да, я тоже все время про это думаю. Как много неснятого в российской глубинке!

— Возьми то же Колодозеро — это всего несколько маленьких деревень вокруг озера. Но каждый раз, когда я туда приезжаю, я по-новому все воспринимаю. Это сфокусированная вроде бы местная история, но через нее можно показать весь мир. Там все для этого есть. Есть и духовная составляющая, и особый ландшафт, и местные люди, местный колорит, особая атмосфера, дух места. Езди-езди, копай-копай… Я в Москве максимум одну пленку за день сниму. А Москва — она же кипит-бурлит. Казалось бы, вот она жизнь! А потом приезжаешь в деревню и видишь настоящую жизнь. Фотография это передает. Мы с Георгием Колосовым общались еще перед Колодозером, отбирали снимки для выставки, Георгий был куратором моей выставки в Москве. Мы отбирали из 500 снимков о Вятке 70 для выставки, и Георгий пожелал мне найти другую тему, равную Вятке по значимости и осмыслению. И вскоре я попал на Колодозеро.

— А как ты туда попал?

— Меня туда привез мой друг Саша Шумских. Мы приехали на Рождество, и я сразу понял, что нашел свою новую тему. Север. Карелия. Я давно мечтал поехать на север в Карелию, в Архангельскую область. Мы приехали, я познакомился с батюшкой отцом Аркадием, его многодетной семьей и как-то погрузился в атмосферу тех мест. Мы жили в простом деревянном доме в семье отца Аркадия. Меня как-то все сразу зацепило. И батюшка, вокруг которого много чего происходит, и храм…

— Там люди живут или бывают наездами?

— Есть местные жители, есть приезжие. Раньше там были большой колхоз, школа. Очень красивое место. Озеро живописное. Огромный карьер. Окрестности очень красивые. Вокруг много деревень — и заброшенных, и еще действующих. Но Колодозеро — оно самое из них живое. Это чувствуется во всем: там нет никакого упадка, повального пьянства, как в соседних селах.

— Ты там крестился?

— Нет, я крестился в Вятке в 2005 году, во время крестного хода. Великорецкий крестный ход произвел на меня сильное впечатление и оказал сильное влияние. Мы много общались с Колосовым и Семиным. На крестный ход много фотографов приезжало. Это была хорошая площадка для общения. Коля Игнатьев, Джейсон Эшкенази, Валера Нистратов. Ты смотришь, как и что они снимают, учишься и пытаешься найти что-то свое. В результате пятнадцати крестных ходов родилась серия «Паломники».

— Ты снимал ее пятнадцать лет?

— Больше. С 1993 года ходил почти каждый год. Считаю ее завершенной.

— А проекты «Вятка» и «Колодозеро» продолжаешь снимать?

— Да, они каждый год пополняются новыми фотографиями.

— Москву пытаешься снимать? Может быть у тебя «московский» проект?

— Пытаюсь. Стараюсь снять ритм жизни Москвы. Снимаю то, что меня цепляет, без узко обозначенной темы. Просто свое ощущение города. Много лет уже снимаю Москву. Но мы с ней в сложных отношениях. Мне трудно ее снимать. Она разная. Неоднозначная. Чаще неприветливая. Порой — прекрасная. Удивительная. Суетливая. Страшная. Много эпитетов можно отнести к этому городу. Много такого, что и отталкивает, и притягивает одновременно. Много интересного и непонятного. Сейчас я больше осознал этот город и привык к нему.

Даже полюбил. Сейчас я готов к московским проектам и начал снимать вместе с Георгием Колосовым и Костей Бенедиктовым Донской монастырь. Интереснейший объект! Обитель со своим укладом, братией, которая там живет. В таком городе — такое святое место. Мне интересно это ограниченное пространство со своей жизнью и своей атмосферой, фактурой. Недавно снимал там постриг монахов.

Еще снимаю на улицах города, стараясь передать его ритм… Важно, какую задачу ставишь перед собой, какой смысл вкладываешь.

Но я все равно больше люблю провинцию и стараюсь выехать в нее сразу, как только у меня появляется свободное время. Невозможно долго находиться в городе, через какое-то время все начинает давить.

Еще я участвую в проекте Олега Климова «От Белого до Черного моря». Интересный проект. Жизнь у воды очень интересна. Сейчас мы собираем деньги на проект.

Карелия, Корбозеро, 2011

Карелия, Корбозеро, 2011

— Ты разделяешь фотожурналистику и документальную фотографию?

— Да, у них разный подход, сроки изготовления, назначение. Я снимаю Колодозеро, и у меня нет цели показать явление или обозначить проблему. Нет задачи рассказать, чем это место отличается от других мест на Земле.

Мне важно рассказать о жизни, людях, о себе. Мне важно рассказать об отце Аркадии, о тех, кто вокруг него, о тех, кто живет в соседних деревнях. Чаще всего документальный проект ориентирован на книжно-выставочную жизнь, а не только на публикацию в средствах массовой информации. Фотожурналистика — она более конкретна, более нацелена на определенную аудиторию. У документального проекта другая жизнь. Я каждый раз приезжаю в Колодозеро и каждый раз нахожу что-то новое и получаю новые впечатления. У меня может получиться в одной истории много разных мелких, более сфокусированных.

— Можно сказать, что документальная фотография составляет и оставляет визуальный портрет времени?

— Да, я считаю, что проект «Вятка» у меня получился реально визуальным портретом времени. Вернее, это скорее память о прошедшем времени. Прошло двадцать лет за время съемки этого проекта. Эта память — моя и не моя.

— Фотографии как голуби: снял и выпустил?

— «Правда-неправда» в фотографии — модная тема. Интересно твое мнение.

— В современной фотографии мне не нравится идея концепта. Когда идея, разум преобладают над чувством, твоим восприятием и твоей искренностью. Есть идея — надо ее воплотить, выстроить, подгоняя под нее реальность, придумывая, а не беря из жизни. На мой взгляд, настоящая, правдивая фотография — это искренняя фотография, пропущенная через сердце. Когда фотограф берет кусочек жизни, пропускает его через себя и оставляет в виде фотографии.

Данной ему случайно-неслучайно провидением, удачей. Для меня это гораздо важнее и интереснее - смотреть и удивляться, рассматривать и стараться понять, как оно случилось-произошло-пришло. А когда это придумано и постановочно, это сразу видно. Фотография — она не врет, она как лакмусовая бумажка все проявляет — и автора, и его мировоззрение. Все отражается в фотографии.

Что за человек, как мыслит, как видит, как чувствует, каких ценностей придерживается, какая у него внутренняя составляющая. Это здорово. Фотография по сути своей — отражение автора. И всегда интересно, когда у автора необычный взгляд. Когда человек видит не так, как остальные. Когда он замечает такие вещи, которые обычный человек никогда в жизни не увидит.

Правда — она в голове фотографа и его сердце. Каждый человек эту правду сам для себя определяет. Правда на самом деле — это и есть фотография. Очень важно не переходить какие-то грани. А в фотожурналистике такая опасность автора подстерегает. Очень легко уйти за грань правды. Мне интересен в фотографии некий баланс, когда в ней есть и загадка, и мистика, и правда. Когда есть все: и свет, и цвет, и форма, и содержание. А главное, к чему надо стремиться, — это гармония.

Алексей Мякишев: Лучший снимок. Рассказ фотографа photoplay wrote in 16 ноября, 2011

© Алексей Мякишев

Однажды в 2006 году мой друг Андрей, который живет на юге Кировской области в небольшом провинциальном городке под звучным названием Советск, пригласил меня к себе в гости. В этот год выдалась крепкая зима, морозы стояли нешуточные. Я спросил Андрея, что можно в их городке поснимать интересного. Андрей предложил сходить на местную фабрику по изготовлению валенок, так как у него там был знакомый директор.
На фабрике в основном работали женщины.Сквозь клубы пара, под шум каких-то непонятных машин пробивался солнечный свет. Мой взгляд остановился на женщине, которая работала рядом со стопкой заготовок будущих валенок. Это была обычная женщина средних лет, таких миллионы. Я наблюдал несколько минут, как она работает: в ее движениях была магия и грациозность. >>>

© Алексей Мякишев

Я стоял, как вкопанный, и не мог оторвать свой взгляд. И вдруг, в какой-то момент на пару секунд она отвлеклась от работы и посмотрела в сторону противоположного окна. В этот момент я сделал этот снимок. В тот момент у меня совершенно не было ощущения, что я снял что-то особенное.
Когда я проявил пленки и начал их просматривать, я сразу отметил этот негатив. Эта фотография сразу выделялась из сотни кадров, которые я сделал на этой фабрике. В этот момент я понял, что сделал что-то особенное, находящееся за гранью обычного моего понимания об изображении. Мне хотелось снова и снова возвращаться к этой фотографии и рассматривать все детали, нюансы.
Эта фотография еще раз мне доказала то, о чем я так часто размышляю.Что мы делаем и несем в мир - это всего лишь наша личностная проекция, а фотография способна зафиксировать не только нашу проекцию и мир, который нас окружает, но и то, что скрыто внутри нас.
Для меня каждая фотография - это маленькое открытие. Как будто ты находишься в доме с множеством дверей и комнат, и каждая удачная фотография - это еще одна открытая дверь и новая комната, в которую ты вошел и увидел что-то новое.

Дата рождения : 15 января 1971
Образование : среднее
Источник вдохновения : люди
Важнейшее событие : рождение сына
Самое худшее событие : пока не было
Не люблю : лицемерие
Предмет мечты :не думать о деньгах
Основной принцип : не убей,не укради

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

© Алексей Мякишев

Анна Данилова

Алексей Мякишев: В моей фотографии сначала джаз, а потом – мысль

Почему войну снимать проще, чем пустую деревню, и как уловить мгновения любви

Есть имена, которые надо знать всем, кто избрал фотографию своей профессией. Произнеси «Алексей Мякишев» – и перед глазами возникают черно-белые карточки, будто из 70-х: безмятежная девочка со светлыми глазами в валенках, солома на вилах, сквозь которую просвечивает солнце. Нет, это не зарисовки сельского жителя. Это работы московского фотохудожника, за спиной которого «Коммерсантъ», премия «Интерфото», участие в международном проекте «РИА Новости». О том, почему пленка, а не цифра, почему Колодозеро, а не Москва и так ли страшен заваленный горизонт, Анна Данилова беседует с Алексеем Мякишевым.

Алексей Николаевич Мякишев

родился в 1971 году в г. Кирове. С 1991 по 1999 работал фотокорреспондентом в нескольких местных газетах. В 1999-м переехал и сейчас живет в Москве. Сотрудничает с несколькими российскими и зарубежными изданиями (Russian Newsweek, «Коммерсантъ » , Helsingin Sanomat , APU, Talouselama, SvD, Berlinskgske Tidende, Aftenposten и другими), участник множества персональных выставок, в том числе во Франции, Германии. Алексей Мякишев фотографирует в классической аналоговой черно-белой технике, при подготовке работ к выставкам использует технику ручной печати. Стипендиат Министерства культуры России, дважды призер «Интерфото ». 2010 год – II место за серию «Путь к вере» в категории «События» на конкурсе «Премия ФРФ», III место за серию работ «Цхинвал-август» на конкурсе Bestphotographer.

Бабушка купила мне фотоаппарат на последние деньги

– Вы не даете названий своим фотографиям. Только место и год.

– Фотография должна сама за себя говорить, не нужна дополнительная перегружающая информация. Надо оставлять человеку пространство для восприятия фотографии. Поэтому я указываю место и год, и все.

– Вашу первую камеру вам подарила бабушка. Расскажите про нее, она вас воспитала?

– Я достаточно рано остался без родителей, меня определили в детский дом, но бабушка и дедушка меня оттуда быстро забрали: как же так, любимый внук будет в детдоме. Бабушка моя – прекрасный человек, порой немножко жесткий, потому что я был довольно строптивым ребенком, и когда что-то было не по ее, она меня наказывала и говорила: «Я тебя наказываю, Алексей, знай, что тебе в жизни это пригодится». И в результате пригодилось. Она очень мудрым человеком была.

Еще у нее была потрясающая интуиция. Она сумела разглядеть мое увлечение фотографией.

– Это увлечение у вас рано проявилось?

– Сначала я играл в футбол, бабушка к этому относилась прохладно. Да у меня и не очень хорошо получалось: я больше сидел на скамейке запасных… Потом записался в фотокружок – потому что принято было советскому школьнику куда-то записываться.

– Как вы решили, что фотокружок? Помните этот момент?

– Это достаточно случайно произошло, просто мой друг Леша записался, и я вслед за ним. Там преподавал мой первый учитель Лимонов Владимир Александрович. Меня все это здорово увлекло, мы учились печатать фотографии, проявлять пленки, ходили вместе на съемки. Это было такое место, куда можно в свободное от школы время прийти, поговорить со сверстниками, узнать что-то новое.

Бабушка первая почувствовала, что это увлечение будет дальше меня по жизни вести. Она и купила мне мою первую профессиональную камеру – фотоаппарат «Зенит» – очень солидную камеру по советским временам.

– Бабушка, наверное, долго копила на камеру… Кем она работала?

– Бабушка крутилась изо всех сил, работала на двух работах: на молочной кухне и в прачечной. «Зенит» она мне купила на последние деньги. Мы пришли в магазин: «Алексей, сколько этот фотоаппарат стоит?» – «140 рублей». Бабушка дала мне 200 рублей и говорит: «Принеси сдачу». И вот это «принеси сдачу» у меня выпало из памяти сразу, когда я увидел дополнительный объектив к этой камере. Я без разрешения купил второй объектив и принес вместо 50 рублей сдачи 5 рублей. Бабушка, конечно, расстроилась: «Что же случилось? Как мы сейчас будем жить?» Но ничего, как-то все свелось в шутку, обошлось, жили-пережили.

Первую мою книжку – «Вятка» – я посвятил своей любимой бабушке, которая меня вырастила, воспитала, поставила на ноги.

Прямо доллары! Прямо из США!

– Первая большая фотоистория для вас – это американский фотопроект…

– О да, это был совершенно грандиозный проект в 1987 году – «Один день из жизни Советского Союза». Приехал профессиональный фотокорреспондент ТАСС, у него была задача найти юного фотокора, который бы в этот день снял одну пленку. Фотокору дарился фотоаппарат «Кодак», мыльница с одной пленкой 24 кадра.

Я тогда уже занимался в городском Дворце пионеров, делал успехи, участвовал в выставках, и мой учитель Лимонов Владимир Александрович выбрал меня для этой съемки. Дали мне камеру, и я пошел снимать.

Потом американцы прислали в пакетике отпечатанные фотографии с негативами, пришло письмо из Национального географического общества о том, что они хотят опубликовать два слайда в журнале National Geographic и просят подписать эти фотографии. Мыслимое ли дело – советскому школьнику пришло письмо из США, и на него надо ответить!

Приношу письмо своему учителю Владимиру Александровичу, он за голову хватается: «Это же все так серьезно!» Он был комсомольским активистом, поэтому понес письмо директору нашего Дворца пионеров… Отослали, журнал вышел, там было опубликовано две фотографии и подписано: Алексей Николаевич. Дело в том, что когда мне нужно было написать, как меня зовут, я написал: Алексей Николаевич Мякишев. А они на одной фотографии написали – Алексей Николаевич Мякишев, а на другой просто – Алексей Николаевич... А потом еще и гонорар пришел.

– Удалось получить?

– Удалось, но это была история из области фантастики. Представляете, мальчику из Советского Союза, которому всего 15 лет, приходит гонорар из Америки – 178 долларов в виде чека. Что с этой бумажкой делать?

Мой друг из фотокружка был знаком с замечательным человеком Александром, который знал несколько языков, закончил МГИМО и жил в Москве. Говорит: «Обратись к Саше». Я ему позвонил, рассказал о своей проблеме, он говорит: «Ладно, Алексей, поможем, я все сделаю».

В результате мне открыли счет в организации ВААП – Всесоюзное агентство по охране авторских прав. Во Внешэкономбанке тоже открыли счет, пришла бумажка на мой адрес, что у меня есть 170 долларов во Внешэкономбанке, плюс они вычли свой процент, 35%, кажется. И когда я вернулся из армии и получил эти большие по тем временам деньги, я купил на них свой первый импортный фотоаппарат Minolta.

История, конечно, сумасшедшая. Когда я вспоминаю, не верю даже – такое удачное стечение всех обстоятельств. Но теперь я понимаю, почему так все происходило, потому что ангел-хранитель, Господь вели меня по жизни. Всю жизнь анализирую, пытаюсь понять, и вот теперь понимаю.

Фотография – немножко сложнее, чем живопись

– Вы говорили, что 90-е в Вятке были годами удивительно творческой атмосферы… Почему?

– После развала СССР люди почувствовали свободу, вздохнули полной грудью, все, что было нельзя, стало можно. В Вятке началось творческое кипение, постоянные выставки. После армии я работал в газете, соответственно, у меня все это было на виду, я был частью этих изменений.

– В армии фотографировали?

– Да, у меня был старый разюстированный ФЭД. Я служил радиотелеграфистом недалеко от Петропавловска-Камчатского: военный городок Мирный, чашеобразные антенны, в космос направленные. Очень красивое место, и мне хотелось запечатлеть его.

В маленькой комнатушке, где перезаряжают аккумуляторы, был старый увеличитель УПА в чемоданчике, и мы с офицерами договорились (хотя, конечно, нельзя этого было делать), что я там буду для сослуживцев печатать фотографии. Я фотографировал станцию, друзей, печатал по ночам фотографии, сушил их на радиоприемниках и дарил. Потом делали дембельские альбомы – так что фотографическая жизнь даже в армии у меня не прекращалась.

В армии я твердо решил, что буду фотокорреспондентом, и другого ничего себе не мог представить. На завод мне работать не хотелось идти: я слишком свободолюбивый человек, на одном месте долго не могу находиться, мне постоянно хочется двигаться.

В 1991 году образовалась газета «Выбор». Я пришел к главному редактору, показал фотографии, он сказал: «Алексей, давай попробуем. У нас, правда, есть уже штатный фотограф, но если ты зарекомендуешь себя, в виде исключения мы можем еще одну ставку открыть». В результате через месяц я работал в штате этой газеты, по ночам печатая фотографии в ванной комнате.

– Выходит, что фотокружок был единственным вашим системным образованием?

– В общем-то, да. Я рассматривал несколько вариантов, но мне не хотелось идти учиться куда-либо, кроме как на фотографа, это была идея-фикс.

– А журфак МГУ?

– Журфак – это журналистика. Мне хотелось только на фотографа. В какой-то момент я решил, а почему бы мне своим умом не дойти до всего, зачем я буду терять драгоценные 5-6 лет, когда могу достичь этого своими силами. Я даже не думал об этом, у меня само по себе так складывалось.

В начале 90-х я пытался образовываться, приходил в библиотеку, набирал кучу книг, альбомов по искусству, листал и смотрел, что делают художники. Мне интересен был художественный взгляд. И мне хотелось делать что-то большее, чем просто работать фотокорреспондентом.

– Интересно: вы интуитивно сами пришли к тому, что надо тренировать насмотренность и анализировать произведения искусства…

– Я видел произведения великих художников. Я думал, почему все эти законы не применимы в фотографии? Все то же самое, то же визуальное искусство. Фотография – немножко сложнее, чем живопись, а так все то же…

– Сложнее, чем живопись?!

– Ну, конечно. Потому что художник может нарисовать все, что душе угодно.

– Ну, попробуй нарисуй все, что угодно. Как будто это просто…

– Смотрите: снимаю сюжет какой-нибудь – и тут мне провода, например, лезут. Художник может просто не нарисовать их, потому что они лишние на картинке. А как их убрать с фотографии, непонятно. Если поменять ракурс – совершенно другой сюжет получится.

Сам момент, сама ценность фотографии именно в том, что художник не может ничего изменить в реальности – мы запечатлеваем сиюсекундность, но при этом пропуская всё через себя, чтобы открылось нечто особенное, нечто будоражащее восприятие, – и чтобы это было не особо очевидно.

Потому что очевидные фотографии никому не интересы.

– Расскажите про вашу работу в «Коммерсанте». Как вы вообще там оказались, что снимали?

– В 1998 году, когда случился кризис, все мои друзья, в том числе Паша Смертин, Сережа Михеев, уехали в Москву, и год спустя я тоже туда перебрался. Я искал работу и пришел с пачкой фотографий в фотослужбу «Коммерсанта». Эдди Опп и Юра Дьяконов (до 2013 года директор фотослужбы и шеф-редактор фотослужбы в ИД «Коммерсантъ». – Прим. ред.) посмотрели мои снимки: «Алексей, очень хорошие фотографии, давай работать».

Так я проработал с «Коммерсантом» как внештатник без малого пять лет. Это была очень хорошая фотожурналистская школа. В «Коммерсанте» очень высокие требования, ты не имел права приехать в редакцию без выполненного задания, там все очень по-капиталистически жестко. Но эта работа в какой-то момент мне настолько наскучила, что я решил найти что-нибудь поинтереснее.

В фотографии важны не правила, а скрытая энергия

– Расскажите про правила в фотографии. Что важно знать про золотое сечение, про заваленный горизонт, про правила наведения, про глубину резкости?

– Правила... Это просто технические моменты. Разве есть правила в фотографии?

– Но если не знать правила, может оказаться, что на фотографии то, что хотел снять в резкости, попало не в резкость…

– Случайность, бывает. А заваленный горизонт – это вообще абсолютно нормально. Это просто определенный набор штампов, таких штампов около двадцати.

– Двадцати?

– Примерно. Почему заваленный горизонт имеет право на существование? Если ты предполагаешь, что это поможет композиции, кадр от этого станет динамичней или интересней, почему бы и нет? Тут правил не существует. Есть только твое видение, твое чувство, интуитивное восприятие будущего изображения.

Если я чувствую, что мне что-то мешает, но это вроде бы не по правилам композиции, естественно, я все равно уберу то, что мешает. У меня нет таких принципов, что я сейчас каждый кадр по золотому сечению буду строить. Это полная ерунда, так ты никогда не сделаешь что-то интересное. Мне важно другое.

В фотографии должна быть та скрытая энергия, которая цепляет, – ты и не хочешь, а все равно глаз запомнит. И это намного важнее, чем какие-то непонятные золотые сечения.

Все золотые сечения постепенно сложатся из твоей насмотренности. Вот я альбомы по искусству листал, и там уже заложены все эти сечения. Есть еще такая интересная штука как талант, тут сложнее, он не у всех есть, а научиться ему невозможно. Или тебе это дано видеть, или чем-то надо другим заниматься.

– Как вы отбираете фотографии? Ужасно интересно смотреть, например, на подборки Magnum"а, когда показываются 50 фотографий до какого-нибудь исторического кадра, 50 фотографий после него. И действительно видно, что все остальные – хотя те же люди, та же точка, то же место, – это все не то.

– У меня принцип отбора немножко отличается. Magnum делает контактные отпечатки. Я контакты не делаю. У меня так исторически сложилось, что я негатив смотрю на просвет и вижу: да, вот это интересный кадр.

– Прямо так на просвет смотрите или на каком-то специальном девайсе?

– Обычно я беру старый разобранный объектив, вот через него. Но это сложно.

А от отбора многое зависит. Очень интересно возвращаться через определенное время, чтобы по-новому переосмыслить отснятое. Как у меня получилось с вятским альбомом – многие негативы я сразу не увидел (речь идет о совместном проекте с немецким фотографом Аннетой Фрик «Два взгляда на Вятку» в 1996 г. – Прим. ред.). Пришло время, я их раскопал и сделал книжку. Часто мы снимаем на какой-то интуиции, на драйве. И сразу после проявки бывает, что можно упустить то зернышко, которое скрыто.

Анализируя негативы двух-, трехлетней давности, понимаю, что все, что я выбрал тогда, соответствует моему сегодняшнему взгляду. А вот то, что было снято в 90-х годах, – не соответствует, и я бы еще раз пересмотрел. Мы живем, развиваемся, у нас меняется мировоззрение, отношение к миру – это все накладывает отпечаток на критерии отбора.

Многие фотографы не умеют выбирать, поэтому обращаются к фоторедакторам, к сторонним людям, которым доверяют, чтобы кто-то указал: «Да, вот это хороший кадр». Когда ты не уверен, лучше спросить. Алексей Мишин, например, постоянно публикует посты на Facebook с двумя фотографиями, спрашивая у народа, какая лучше.

– Вообще, съемка в условиях ограниченных кадров (я имею в виду пленку по сравнению с цифрой) – интересная вещь.

– Да, пленка очень дисциплинирует. Ты снимаешь только тот момент, который нужен, и выбираешь те сюжеты, в которых уверен. Я как снайпер. Есть человек, который из пулемета стреляет 10 кадров в секунду, а я выбираю, жду, нацеливаюсь и в нужный момент произвожу выстрел. Такой подход мне ближе. Кто-то может другой подход выбрать – больше снимать и потом уже делать отбор лучшего.

– Анри Брессон, которого называют отцом фоторепортажа, говорил: «Твои первые 10 тысяч кадров худшие». В условиях цифровой фотографии эту цифру, наверное, надо умножить на 10?

– Брессон тоже много снимал, он на один сюжет тратил катушку пленки. И это много. Ему бы, наверное, легче было бы сегодня с цифровыми технологиями, хотя я не представляю Брессона с цифровой камерой. Но мир меняется, многие перешли на цифру по тем или иным соображениям.

А я не хочу уходить с пленки, для меня некоторые преимущества пленочной фотографии намного важнее, чем преимущества цифровой. Во-первых, сам носитель – пленка, это нечто материальное, что я могу взять в руки, посмотреть. А что носитель цифровой фотографии? Какой-то файл хранится в виртуальном пространстве, и непонятно, что это, где это. Мы можем его иметь только в распечатке, в картинке. Но все же картинки не распечатаешь.

А пленку я могу сканировать, могу перевести в цифровой формат, могу вставить в фотоувеличитель, напечатать фотографию, напечатать другую – и в результате получить то, что у меня получается. Да, можно на компьютере довести кадр до какого-то идеала, потом распечатать на принтере и получить тысячу одинаковых фотографий.

А с аналоговыми технологиями так не выйдет, ты не можешь сделать один и тот же кадр одинаковым, тут нет повторений, у тебя все отпечатки будут разными: ты же делаешь какие-то маски, что-то привносишь руками. Поэтому ручной отпечаток среди коллекционеров больше ценится, чем отпечаток на принтере с цифрового файла.

То, что останется после меня, – это отпечаток.

Негатив не представляет ценности для тех же коллекционеров, ценность представляет отпечаток, то, к чему я приложил все свое умение. Эти вещи важны, можно ими пожертвовать, но становится так грустно...

Это как раз одна из мистических вещей в фотографии. Я всегда снимал на пленку, но когда пришла цифровая технология, понял, что есть тут какая-то заноза, что-то тут не так. Вроде удобно: мы сразу можем посмотреть результат. А с другой стороны, – что-то теряется.

– Что теряется?

– Непонятно. Наверное, ожидание вот этого открытия, которое ты запечатлел. Когда ты сразу посмотрел на результат, это ощущение пропало, а на пленке оно сохраняется.

– Я все-таки задам этот вопрос: почему только черно-белая фотография?

– Почему, есть хорошие фотографы, которые потрясающе работают с цветом, например, Гарри Груйер, французский фотограф из Magnum, еще Алекс Уэбб. Георгий Пинхасов тоже прекрасно видит цвет, он цветом рисует.

Но меня не устраивает одно – то, что цвет сам диктует сюжет. Я не хочу, чтобы мне цвет диктовал, я хочу фиксировать то, что я вижу сам. Когда я убираю цвет, все становится на свои места. Появляется то, что я хочу сказать.

– Ничто не отвлекает?

– Да, цвет – это просто дополнительная информация, которая часто в неудачном сочетании мешает визуальному восприятию. В черно-белой фотографии у меня нет проблемы с цветом. Я просто вижу сюжет, вижу эмоцию, вижу какое-то развитие, что-то, что меня трогает внутренне, и просто это фиксирую, как диктует моя интуиция, мое видение.

Цветная фотография – это отдельный жанр. В цвете тебе сложно конкурировать с художником, который может написать любой цвет любыми красками, вымостить такими вот пятнами, как в жизни. В фотографии, я считаю, это гиперсложно. Но есть фотографы, которым это удается. И хорошо, что есть разное.

Еще почему черно-белая? Черно-белая фотография мистическим образом дает пищу для визуального размышления, так мозг человеческий устроен: ты дорисовываешь в своем воображении цвет. Это очень здорово, когда человек по-своему видит фотографию. Многие мои фотографии, я считаю, очень-очень потеряли бы, если бы были в цвете. Хотя иногда я балуюсь, беру цветной фотоаппарат и что-нибудь нащелкаю, даже иногда получается что-то интересное. Что потом делать с этими цветными фотографиями, не знаю. Ну, вот что, правда?

– Я не знаю. Я тоже всё снимаю в черно-белом.

– Да? Вот как. Хотя для журналов и газет ты обязан снимать в цвете. И если я снимаю для Newsweek или «Коммерсанта», то, естественно, в цифре. И для финнов тоже все в цифре и в цвете снимаю. Но то, о чем мы говорим, – это для другого, это не для души, а для того, чтобы выжить в этом сложном, непонятном мире.

Автопортрет

От фотографии я всегда жду открытия

– Вы – фотограф-документалист. В вашем кадре чего больше – случайности или подготовки, наблюдения?

– Тут сочетание огромного количества факторов. Я никогда не планирую, что хочу снять. Сплошная импровизация, как в джазе. Я могу выбрать определенное место, которое интересно с визуальной точки зрения, поехать туда, но я никогда не знаю, что в результате сделаю, какой снимок, какой результат получится.

Ведь очень много факторов: какой будет свет, с какими людьми придется контактировать, в каком месте и в какое время ты окажешься... Настолько много всего сплетается, что ты не можешь предугадать, что тебя ждет. Каждая поездка – это всегда сюрприз, всегда открытие.

– То есть у вас нет каких-то ожиданий от фотографии?

– От фотографии я всегда жду открытия, которого я раньше, с визуальной точки зрения, не мог увидеть. Это как озарение: хоп! вот она, картинка, – получилась! Часто даже не понимаешь, как это происходит. Смотрю на фотографию и думаю, я ли в тот момент нажимал на кнопку или кто-то другой? Поиск чего-то нового всегда дает это новое. Когда ты постоянно находишься в поиске, оно приходит независимо от тебя. Твои мысли материализуются у тебя в изображении. Сложно, да?

– Было такое у вас, что при проявке видно, как ошибся в каком-то месте?

– Конечно, все это было, но при определенных технических навыках, опыте эти ошибки сводятся до минимума. С другой стороны, в этих ошибках и кроется то новое, о чем мы часто и не подозреваем. В Угличе был мастер-класс Георгия Пинхасова, он из тысячи фотографий выбирал картинки. Принцип его отбора был совершенно понятен – нестандартные, глючные, непонятные фотографии. Почему такой отбор? Потому что, повторюсь, очевидное не несет нового, а вот какой-то поиск, какая-то визуальная находка, она сразу работает.

– Современная фотография – это что и это кто?

– Я тоже себя считаю современным, на самом деле (смеется) . Но есть некие ответвления. Есть, допустим, Дюссельдорфская школа фотографии – некое концептуальное направление, когда мысль, идея – это в первую очередь. У меня мысль уже в последнюю очередь идет, у меня вначале джаз, а потом мысль.

А у них вначале идет мысль, они придумывают определенный проект, например, серию портретов про беженцев с Украины, они их находят, снимают на форматную камеру. Как правило, это какие-то печальные лица, смотрящие в стороны, очень однотипные. Август Зандер – немецкий основоположник концептуальной фотографии – четко разделил социальные слои на такие портретные типажи. Мне этот подход кажется немножко скучным.

А я – как человек, который из лука стреляет. У лучника есть какие-то мысли, кроме того, чтобы попасть в цель? У меня примерно так же.

Я иду, что-то вижу, у меня стреляется, я сразу достаю камеру, срабатывает эта реакция, потому что она уже наработана с годами. А бывает, что и камера наготове, а я ничего не могу снять.

– Все время с собой носите камеру?

– Нет, не все время. Когда иду в магазин за хлебом, не беру.

– Помните свои упущенные кадры?

– Конечно, много раз упускал. Часто мне кажется, что в этот момент было бы очень здорово, если бы у меня была камера с собой. Это своего рода тренировка, ты постоянно глазом фиксируешь, у тебя рамочка уже в глазах стоит.

– Смотреть на мир через видоискатель.

– Нет, не совсем так. Но эта рамочка, она как бы всегда наготове… А с другой стороны, иногда поймаешь глазами момент, но, чувствуешь, если бы поднял камеру, тут бы – хоп! все изменилось сразу. Часто даже не хочется вторгаться в увиденное пространство.

– Где здесь граница между желанием зафиксировать и желанием отойти, ничего не делать, не мешать?

– Отойти? Но тогда не будет фотографии. И этот момент останется только в памяти. Он от этого не менее прекрасен.

– В чем разница между документальной фотографией и фотографией, сканирующей реальность?

– Вообще, вся фотография документальная, – что мы ни снимем. Но существуют понятия: стрит-фотография, портретная, пейзажная и – если уж прижилось такое название – документальная фотография.

Для меня документальная фотография – это нечто большее, чем просто журнальная съемка, когда фотожурналист работает на какое-то издание или агентство: приехал, сделал репортаж на определенную тему и уехал.

Мне этот подход не близок: я пытаюсь погрузиться немножко глубже, мне интересно не только сиюминутное ощущение, хочется раскрыть это место. Документалист больше времени уделяет проекту, размышлению над ним, для него важна история, и он ее развивает, снимает год, например. Фотожурналист, который должен сразу опубликовать свои фотографии, не может себе позволить столько работать над темой, потому что он просто не выживет.

– Но во всяких зарубежных журналах есть такие проекты, которыми по три месяца занимаются.

– Есть, но для журнала это невыгодно. Как правило, там публикуются истории внештатных журналистов, которые могут позволить себе поехать на три месяца куда-нибудь, чтобы снять. Как правило, штатные фотографы в журналах ездят в короткие командировки, максимум на неделю. А у меня другая ситуация, я могу себе позволить работать над историей несколько лет. Как, например, в мое любимое Колодозеро, я там с 2011 года снимаю. Или Великорецкий крестный ход...

Великорецкий Крестный Ход - 2016

Великорецкий Крестный Ход - 2016

Великорецкий Крестный Ход - 2016

Великорецкий Крестный Ход - 2016

Великорецкий Крестный Ход - 2016

Русский человек, пока ему не приспичит, в храм не пойдет

– Можете рассказать, почему вы ездите в глубинку? Москву вы, вообще, снимаете?

– В Москве я снимаю очень редко – и то, когда есть настроение, хороший свет. Москва для меня – сложный для восприятия город.

– Разве глубинка – это не экзотика? Все-таки это что-то такое, во многом, уходящее.

– Уходящее, согласен, но это и важно: вот оно уйдет, и никто это не снимет. А мне хочется запечатлеть изменения, которые происходят... У меня была выставка в Инсбруке, и я там разговорился с одним человеком, который сказал, что этот район – Тироль (один из самых богатых, развитых районов в Австрии) – в 60-х годах был отсталым сельскохозяйственным регионом. Крестьяне жили в лачугах, животноводство, никаких инвестиций. Буквально через 20-30 лет туда пришли туристы, и крестьяне смекнули: туристы – это деньги.

И за 30 лет настолько все изменилось – что ни деревушка, то горнолыжный курорт. Вообще не осталось аутентичных деревень, местных людей, все поменялось. У нас, конечно, не будут горнолыжные курорты где-нибудь в Карелии строить, но, тем не менее, все равно все меняется. В Архангельской области уже все дома в сайдинге, древних срубов практически не видно.

Мне хочется зафиксировать этих бабушек, дедушек, они все очень быстро уходят, хочется сохранить все это в фотографиях.

– Почему вы ездите именно в Колодозеро?

– Я туда приехал и сразу понял, что влюбился, моя душа там. Отец Аркадий – священник, к которому мы ездим, – настолько классный, что хочется только к нему приезжать, общаться, смотреть, наблюдать. Но и само место очень красивое, удивительное. Озеро, на берегу озера деревенька. Часто я туда приезжаю, 20-30 пленок могу снять: вроде бы ничего не происходит, обычная деревушка, но почему-то притягивает. У каждого из нас есть такие места, куда хочется вернуться. Например, я хочу вернуться на родину, где я детство проводил, где мы с бабушкой гуляли. Колодозеро для меня явилось вторым таким родным местом. Там я себя чувствую во всех смыслах…

В глубинке и люди какие-то другие. Видимо, сама атмосфера, сам уклад жизни накладывает отпечатки. Ты разговариваешь с человеком и понимаешь, что за обычным разговором целая жизнь. И ты чувствуешь, что там нет подводных камней. Ну, знаете, бывает, что с человеком встретился и видно, что у него внутри что-то не то, а вот когда ты с бабой Шурой из Колодозера разговариваешь, то понимаешь, что это открытый человек, он весь у тебя как на ладони.

– Как такие люди относятся к вашим фотографиям? Разрешают себя фотографировать?

– В общем-то, спокойно. Как правило, человек, у которого нет вот этой червоточинки, он открыт, и он не против. Как отец Аркадий, – удивительно открытый.

– Расскажите про отца Аркадия, как вы с ним познакомились? Кто он такой?

– В 2011 году мы поехали в Карелию на Рождество, мой друг Саша Шумский меня привез в Колодозеро в гости. Когда я туда приехал, я сразу понял: отец Аркадий – это необычный священник. У меня были какие-то представления, каким должен быть священник, но когда я начал разговаривать с отцом Аркадием, то понял, что он рвет все стереотипы.

Этой своей открытостью, нефальшивой радостью. С ним можно поговорить абсолютно на любые темы. Он такой, немножко странный, но в то же время видно, что настолько преданный своему служению! Особенно это чувствуется на службе. Он как бы преображается, становится совершенно другим. А когда он снимает облачение, то становится обычным человеком, но все равно в нем чувствуется эта внутренняя свобода и любовь к жизни.

Потом я узнал историю, как был построен храм в Колодозере. Трое друзей-москвичей решили на этом месте возродить церковь. И построили. Дальше там было не без проблем: местное население на самом деле не ходит в храм, только по большим праздникам. Вот такой печальный факт. Чем это обусловлено, трудно сказать. Видимо, русский человек, пока ему не приспичит, в храм не пойдет. Креститься крестятся, приезжают крестить детей и из Архангельской области, и из Вятки, – потому что отец Аркадий крестит бесплатно. Кто-то мешок картошки принесет, кто пирожки-рыбники, а так бесплатно. Он никогда не берет денег ни за крещение, ни за венчание.

– А живут они на что с приходом?

– А вот непонятно, для меня это загадка. Я отцу Аркадию таких вопросов не задавал. Есть у него огород, курицы, гуси.

– Что собой представляет село, там есть какая-то молодежь?

– Из позитивного: вот ферму недавно открыли – какой-то заработок для местного населения. Там есть школа, детский садик, но детей все меньше становится. Автобус туда уже не ходит. Была больница, закрыли, остался фельдшерский пункт, сейчас почту хотят закрыть. То есть пока живое село, но пройдет 10-15 лет – и всё.

Война – не моя тема

– Расскажите, как вы снимали в Южной Осетии.

– И в Северной Осетии снимал, и в Южной. Это была краткосрочная командировка для финского издания, меня послали во время военного конфликта. Буквально три дня, но, тем не менее, очень насыщенных.

– Расскажите про войну.

– Ничего хорошего, все разрушено. Горячие точки – это такой особенный жанр, есть люди, которым он нравится. Я могу достаточно профессионально выполнить свою работу в горячей точке, но это не моя тема. Конфликт легко показывать, на теме конфликта очень легко сыграть. Ты становишься заложником той или иной конфликтующей стороны. В этом всем участвовать мне не хочется, вообще.

– Журналист, находящийся в определенной конфликтной ситуации, может ли каким-то образом вмешиваться в происходящее? Если на глазах убивают человека, ты должен это снимать, а не защищать его?

– Это баланс человеческой этики и журналистской этики. Кто-то бросится защищать, но с другой стороны, ты должен снять, выполнить свою профессиональную обязанность. И все это вперемешку… Поэтому я и не хочу снимать конфликты, там настолько все мутно, нередко вранье, противно. Мне не хочется становиться частью пропаганды.

В России столько неотснятых интересных мест! Войну снимать легко: там не нужно искать сюжета, все рядом. А вот в пустой деревне, что там снимешь? Как найти сюжет? Вот это намного сложнее. И мне хочется идти по более сложному пути.

– Если брать вот такие неотснятые места, где бы вы еще хотели побывать?

– Да любое место возьми в России! Например, Сибирь. Интересно, как люди живут в какой-нибудь деревне на берегу Енисея, куда можно попасть только по реке летом. Эти места несут свой посыл, ты будто исследуешь корни, откуда цивилизация началась. Места потрясающие, но туда сложно попасть, это связано с большими финансовыми затратами. Или разрушенные деревни, где сельское хозяйство когда-то было. Это я увижу своими глазами в Архангельской, Вологодской области.

В принципе, я могу поехать в любое место и привезти оттуда классные фотографии. Просто вопрос в том, что сейчас все меньше и меньше становится СМИ, которые могут послать фотографа на месяц, чтобы сделать что-то серьезное. Но, бывает, случаются интересные проекты. Например, «Мой Тихий океан» – проект «РИА Новости». Они послали 21 фотографа в разные страны мира. Я, например, ездил на Тайвань, остров в Тихом океане. Кто-то в Америке был, в Малайзии. Причем они давали достаточно свободный выбор, ты мог снимать в любом месте в стране, в которую тебя послали. Это очень здорово, это дает возможность для реализации каких-то своих планов.